Отправлено: 27.06.08 13:10. Заголовок: Фанфики по аниме Ouran High School Host Club

 Отправлено: 20.12.07 18:44. Заголовок: Название: Ботинки, Р..

Название: Ботинки, Рахманинов и Неразряженное сексуальное напряжение
Фендом: Ouran High School Host Club
Автор: littleteeth
Переводчик: Viole2xta
Бета: Nadine
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Кёя/Тамаки
Жанр: PWP
Содержание: Вот за это Кёя его ненавидел

Скрытый текст

Всё дело было в его гребаных ботинках. Каждый раз, когда он их слышал, Кёя чувствовал это непрерывное тик-ток, тик-ток, словно игральные кости сталкивались между его лопаток. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку. Потому что. Потому что его доставал этот звук - непрерывное постукивание ботинок. Они отбивали свой ритм - 1, 2; 1, 2; 1, 2; ритм секса. Кёя мгновенно узнавал звук шагов Тамаки. Уверенные, по-мужски твёрдые, но с неизменным, отлично слышимым покачиванием бедёр. В этом был весь Тамаки, длинные ноги, плавное движение плеча в сторону какой-нибудь бедной неудачливой девушки, которая оставалась стоять столбом, ослепленная, пытающаяся вспомнить, как это - дышать. И Кёе тоже приходилось вспоминать, как дышать, приходилось улыбаться сыну банкира, дочери посла, будущему Мистеру Производитель Оружия. Он становился чрезвычайно хорош в этом, ну, разумеется, я передам это моему отцу. Так как ваши занятия, Йонджи-кун? и при этом мысленно перегибал Тамаки через стол в пустой комнате и трахал его, пока тот не начинал умолять. Это превратилось в постоянную угрозу, в зависимость. В холле, во внутреннем дворе между классами, даже в толпе Кёя мог различить это: Тамаки, шагающий в ритме со своей собственной музыкой, с непристойностью сольного танцора на паркете. И каждый раз, когда он это слышал, Кёя хотел швырнуть Тамаки к стене и прижаться своими бёдрами к его. Он хотел дёрнуть за золотистые волосы, упасть на колени, рвануть вниз штаны Тамаки и… За это. Вот за это Кёя его ненавидел. Ненавидел, потому что не мог этого сделать. Потому что сыновья семьи Оотори никогда не теряют контроль над ситуацией. Потому что сыновья семьи Оотори не бегут в туалет в перерыве между занятиями, болезненно возбужденные уже от мысли о чужом члене, чтобы быстро и тихо подрочить перед экзаменом по Политике. И это не проходило. Это стало болезнью, просочилось в каждый капилляр, каждую мельчайшую клетку его тела. Иногда он думал об этом, чтобы успокоиться, когда во время ленча прогулочным шагом заходил Тамаки, присаживался на край его стола, широко улыбаясь, и лепетал что-то по обыкновению идиотское. Кёя осмотрительно скрещивал ноги (пожалуйста, пусть он не заметит; пожалуйста, пусть он не посмотрит вниз и не увидит) и думал о том, что его кости хотят выебать Тамаки. О том, что его ресницы хотят выебать Тамаки. О том, что его лодыжки хотят выебать Тамаки. О том, что его скальп хочет выебать Тамаки. И иногда были сны, такие яркие и такие живые, что все это не имело значения. Однажды ему приснилось, что он сидел на скамейке у пианино рядом со своим новым другом (первым, он пытался об этом не думать, его первым другом) и смотрел, как тот играет. Он переворачивал страницы какой-то необычной рапсодии, написанной Рахманиновым. И наблюдал за тем, как руки Тамаки порхают над клавишами, - это было почти как звук его шагов, только больше… намного больше. Потому что во сне, когда песня стихла до мягкой каденции, Кёя пробрался рукой под рубашку Тамаки и погладил пальцами его бледно-кремовый живот. И то, как расширились его глаза, то, как покраснели его щеки, даже не смотря на то, что мелодия продолжалась, опьянило Кёю. Он перевернул страницу своей свободной рукой, ногтями другой выцарапывая музыкальные знаки на груди играющего. Тамаки простонал и это было так… Кёя почувствовал, как под ним разверзается земля. Он поцеловал Тамаки в шею во время исполнения крещендо, прижал ладонь к выпуклости в его джинсах и прислушался к тому, как тяжелое дыхание сливается с музыкой. Когда он расстегнул молнию и скользнул пальцами по всей длине члена Тамаки, руки блондина дрогнули и пропустили аккорд. Кёя засмеялся низким глубоким смехом - злой звук. Тамаки покраснел от самого низа шеи до корней волос, а Кёя ласкал его медленно, мучительно долго; его прикосновения были лёгкими, как раз такими, чтобы привести любого в неистовство. Тамаки заслужил это за все смущение и стыд, которые поселились в жизни Кёи. Тамаки оскалил зубы - его лицо напоминало гримасу болезненного экстаза - и, всхлипывая, толкнулся бёдрами навстречу ласкающей руке. Бесстыдство этого жеста взбесило пульс Кёи. Власть опьяняла. Потому что это он заставлял Тамаки изгибаться, это он вызывал каждый полупроглоченный вздох, это он полностью контролировал ситуацию. Так, как хотел. Кёя задвигал рукой чаще, и темп произведения окончательно сбился, подстраиваясь под ритм, выбранный им. Тамаки отчаянно застонал, откидывая голову назад. Рот приоткрылся, глаза почти закатились. Его влажные от пота руки скользили по клавишам, ударяя сильнее, чем было нужно, капля пота скатилась к носу. Во сне это не имело значения. Во сне Кея мог придвинуться ближе и почувствовать трепет плеч Тамаки, мог прошептать скажи моё имя и услышать приглушенное всхлипом Кёя, когда пальцы Тамаки в последний раз нажали на клавиши, и он бурно кончил. И когда Кёя проснулся в то пресловутое утро с зажатой между зубов ладонью, прилипшими к покрасневшему лицу волосами и спермой на обычно безукоризненных простынях семьи Оотори, он возненавидел Тамаки. Потому что за окном шёл снег, пахло зелёным чаем, оставленным сестрой у двери его спальни, и его жизнь была слишком хорошо спланированной для чего-либо в этом роде. Подростковое вожделение не вписывалось в углы больничной койки его ограниченного существования. Позже в тот же день, когда он вернулся домой после занятия и услышал звуки пианино, он закричал. Потому что это было несправедливо. Потому что Тамаки не имел права вторгаться в его жизнь, не имел права прогулочной походкой входить в гробницу его мёртвого особняка и сидеть там со своей улыбкой. Для него там не было места. И это злило Кёю. Он пытался рассматривать это аналитически, я просто завидую, потому что он принадлежит к такому типу людей; он притягивает к себе, несмотря ни на что, и его голова полна соломы, но дело ведь не в этом, ведь так? Нет, зависть не может объяснить этот ком вожделения в животе, неожиданное возбуждение, которое он испытывает каждый раз, когда слышит этот неизменный, неописуемый 1,2; 1,2; 1,2; 1,2; 1,2. Кёя пытался вникать в болтовню Тамаки об их общих одноклассниках, домах, кактусах и прочей бессмыслице. Он вежливо улыбался, скрестив ноги. Моя челюсть хочет выебать Тамаки. Мой пупок хочет выебать Тамаки. Моё Адамово яблоко хочет выебать Тамаки. Мой… А потом он просто сорвался. Напряжение прокатилось по его мышцам, и то, что раньше сдерживало его, треснуло. Прежде чем он сам осознал, что делает, Кёя уже перевернул стол (кубики сахара разлетелись во все стороны, хрустнула фарфоровая ручка сахарницы) и вклинился коленом между бедёр Тамаки, удерживая его запястья одной рукой. Тамаки тут же очутился на полу, не сопротивляясь, только сложив свои губы в форму «ох». Кёя не мог отступить. Не сейчас, когда его кровь пульсировала в каждом капилляре и каждой мельчайшей клетке. Он открыл рот, чтобы прошипеть что-то по поводу того, что Тамаки другой, но не смог, отвлёкшись на тот факт, что уже отчаянно его целует. Он не знал, как это делается должным образом, но это и не имело значения, ведь поцелуй - это всего лишь инстинкт. И когда он через несколько мгновений осознал, что Тамаки ему отвечает, Кёя почувствовал, как все его тело пронзила лихорадочная дрожь. Его сердце отбивало в ушах - 1,2,1,2,1,2,1,2, и когда ему всё же пришлось отстраниться, стёкла очков уже безнадежно запотели. Губы Тамаки по цвету напоминали тёмные фиолетовые ирисы, как будто кто-то вылил на них каллиграфические чернила. Кёя прижался бедром к паху Тамаки и был вознаграждён изумлённым стоном, который, определённо, был самым желанным звуком, который он слышал в своей жизни. Кёя отпустил запястья Тамаки и уже через несколько секунд тот запустил пальцы в волосы Кёи, перебирая их, лаская, но не дергая. Кёя тихо вдохнул через нос - как же это было в духе Тамаки. Он относился к знатному, королевскому типу. Кёя был другим. Его зубы, терзавшие губы Тамаки, не были осторожными. Когда он срывал с него рубашку, специально порвал её в несколько местах. Звук рвущегося материала принёс неожиданный румянец на щеки Тамаки, и Кёя кое-что понял. Он был одним из них. И поэтому он не был ни медленным, ни мягким, ни нежным. Его движения говорили: Ты понятия не имеешь, как сильно заставлял меня хотеть тебя; словно в лихорадке бредить тобой - смотреть на тебя и желать до такой степени, что лучше разорвать на части. И Тамаки, прекрасно понимая язык прикосновений, извинялся с помощью своей же похоти, предлагал своё тело, как жертвенного ягнёнка на алтарь. Да, я пачкал простыни твоей совершенной взрослой жизни; да, я пришёл в этот труп особняка и принёс страсть тебе домой; да, я виноват, вини меня, в чём хочешь, я прошу прощения, но сперва дотронься до меня ещё раз… Он спустил слаксы Тамаки до колен, даже не расстёгивая пуговицы. Тамаки изогнулся, чтобы до конца снять брюки, но когда рука Кёи опустилась между широко расставленными ногами на его член, он начал изгибаться уже совсем по другим причинам. Выражение его лица было изумительно раскаивающимся и в высшей степени распутным. Кёя поцеловал незащищённое горло Тамаки и обвил свои пальцы вокруг его члена, сжимая чуть сильнее, прижимаясь собственным членом к белокожему бедру. Много времени не потребовалось. Грудь Тамаки резко поднималась с каждым судорожным вздохом, зрачки расширились до такой степени, что была видно только тонкая узкая полоска фиолетовой радужки, бёдра то опускались на пол, то поднимались, чтобы снова и снова встретиться с рукой Кёи. Когда Тамаки кончил, звук, который он издал, был настолько эротичен, что Кёя без лишней помощи испытал оргазм. Какой-то момент он слышал лишь звенящий вакуум, и только потом начал медленно воспринимать собственное неестественно резкое дыхание. Он чувствовал на себе взгляд Тамаки, но пока что не хотел встречаться с ним глазами. Кёя осторожно убрал свою руку с члена Тамаки и потянулся за своими очками (и когда он успел их снять? этот момент начисто вылетел у него из головы). Пытаясь отсрочить неизбежное, плавно надел их на нос, чувствуя запах пота и секса на своей руке. Теперь, когда напряжение, наконец, было снято, а дыхание вернулось к норме, реальность начала врываться в мир Кёи. Чёрт, подумал он, Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт; что если он теперь меня возненавидит; что если он расскажет об этом остальным; что если он никогда не позволит мне сделать это снова; чёрт, чёрт, ЧЁРТ! Что сделано, то сделано. Больше нельзя было тянуть время, он косо посмотрел на Тамаки, неуклюже пытаясь с него сползти… … и увидел на его лице одну из самых сияющих и чистых улыбок, которую только можно себе представить. И Кёя просто не мог не улыбнуться в ответ, чувствуя иступленный восторг, затопляющий всё его тело. Реальность, подумал он, неизмеримо лучше, чем любой сон. Конец.

 Отправлено: 27.06.08 13:16. Заголовок: Look how beautiful w..

Look how beautiful we are

Название: Look how beautiful we are
Фендом: Ouran High School Host Club
Автор: Viole2xta
Бета: Leta
Рейтинг: R
Пейринг: Хикару/Каору
Жанр: hurt-comfort, ангст, pov
Предупреждения: твинцест, как минимум шизофрения, совершенно очаровательный эгоизм и сожранный сессией финал.
Примечание: написано на «Твинцест-фикатон» по заявке Нефрит, которая хотела «Хикару и Каору, насилие. Можно над обоими, но чтобы ангст и море крови».
От автора: считаю, что заявку я провалила, ибо ангст в наличии, насилие над личностью одного из близнецов в наличии, а крови получилось пара капель, да и то не очень убедительных. Прошу прощения - честно пыталась выдавить из себя non-con и bdsm, но они «выдавливаться» напрочь отказались.


Скрытый текст

Ты думаешь, что я окончательно сошёл с ума. Боишься, остерегаешься, пытаешься лишний раз не провоцировать. Считаешь, что мне нужна профессиональная помощь, но от этой болезни не могли вылечить раньше, не смогут и сейчас. Отворачиваешься, ловя на себе мой безумный взгляд, вздрагиваешь, когда я дотрагиваюсь до тебя не так, как должен. Ты испытываешь только отвращение, жалость, сочувствие. Откуда я знаю? Наши мысли всегда были похожи. *** Их много, они визгливы, фальшивы, слишком сильно надушены. Все ароматы смешиваются в один - крепкий, тяжелый, давящий. Девушки клубятся вокруг нас, и от их общего запаха становится дурно. В глазах рябит от ярких цветов их одежды, в ушах звенит от восторженных стонов и мерного размешивания ложечками сахара. Мне сложно дышать, видеть и слышать, даже тебя, но я улыбаюсь и разливаю чай по фарфоровым чашкам. Проклинаю нашу работу и прилагаю все усилия для того, чтобы очаровать новых клиенток. Играю в очередной постановочной сценке «прекрасное проявление братской любви» по сценарию Оотори и осознаю, что с каждым разом расстояние между нашими с тобой губами сокращается. Однажды я не выдержу, говорю себе, и на самом деле не выдерживаю. На этот раз ты «случайно» опрокидываешь чашку на пол. Жидкость моментально растекается по паркету, осколки разлетаются по сторонам, как брызги воды, когда ты вбегаешь в реку. Я торопливо ставлю на стол чайник и тут же бросаюсь к тебе, обхватываю руками за плечи, тревожно заглядываю в глаза, приглушенно спрашивая: - Ты в порядке? - после торопливого кивка прислоняюсь лбом к твоему и слышу за спиной дружный девичий вздох. В нас упираются жадные взгляды, девушки что-то лепечут, а я думаю только о том, что твои губы едва заметно дрожат. - Ты уверен, что всё в порядке? - на сей раз этот вопрос не рассчитан на то, чтобы его услышали другие. Я перемещаю левую руку с плеча на затылок и зарываюсь пальцами в мягкие рыжие волосы. Поглаживаю, ворошу их, ласкаю без страха быть понятым не так остальными. Это ведь тоже часть сценария. - Всё хорошо, - шепчешь, и мне не кажется, когда я вижу в твоём взгляде затравленность, испуг и желание отстраниться. - Хикару… - Каору… - я знаю, что должен немедленно отпустить тебя и продолжить завоёвывать юные сердца студенток, но вместо этого сильнее сжимаю пальцы, сминаю идеально оглаженную ткань синего пиджака. Ты переводишь взгляд на мою руку, прикусываешь губу и стремительно заливаешься краской. Продолжаешь играть свою роль, так окончательно и не осознав, что я играл только первую минуту. - Отпусти, - просишь беззвучно, но я читаю всё в повороте головы, в сбитом дыхании, в дрожи отвращения, прошедшей по твоему телу. Я отпускаю. Делаю шаг назад, улыбаюсь, поворачиваюсь к девушкам и начинаю обсуждать преимущества зелёного чая перед чёрным. Но перед этим беру тебя за подбородок, вынуждаю посмотреть на меня и легко целую в губы. Настолько легко, что никто, кроме нас двоих, не видит в этом ничего предосудительного. *** Весь день ты ведёшь себя так, будто ничего не произошло. Шутишь, о чём-то оживлённо разговариваешь с Харухи, помогаешь Хани постирать его зайчика, даже внимательно выслушиваешь очередную бредовую идею Тамаки. Я делаю то же самое, постоянно нахожусь рядом, успешно копирую выражение твоего лица, игривые интонации в голосе. Смеюсь, слушаю музыку, разглядываю новую серию фотографий, выбираю самые удачные для следующего выпуска журнала. Я почти готов поверить в то, что у нашего невинного поцелуя не будет последствий, но… - Я буду спать на диване, - категорично отрезаешь, забирая с кровати свою подушку. Берёшь с кресла бежевый плед, достаёшь пижаму и уходишь переодеваться в ванную комнату. Я шокировано приподнимаюсь на локте с ковра и все пять минут, что тебя нет в спальне, бездумно смотрю на дверь. Растёрянно моргаю, пытаюсь уцепиться за одну из хаотично мечущихся в голове мыслей, но вместо этого просто испепеляю дубовую преграду взглядом. Тебе так противно спать со мной? - Спокойной ночи, Хикару, - ты говоришь это, не глядя на меня, накрываешься импровизированным одеялом и гасишь лампу на тумбочке возле дивана. - Спокойной ночи, Каору… - я поджимаю колени к груди, сворачиваюсь на своём месте клубочком и зажмуриваюсь. Это не правда, говорю себе, это не может быть правдой. *** Ни один из нас не выспался, и на уроках мы только и делаем, что украдкой посапываем прямо за партами. Я так и не уснул этой ночью - неподвижно лежал на кровати, прислушивался к твоему дыханию, пытался что-то сделать со странным чувством одиночества. Только утром по синим кругам под глазами я понял, что ты тоже не спал. Так сильно боялся, что я осмелюсь тебе что-то сделать? После обеденного звонка ты первый поднимаешься, быстро скидываешь тетради с учебниками в сумку и подходишь к Фудзиоке. Она выслушивает тебя, бросает недоумевающий взгляд в мою сторону, но потом кивает. Вы выходите из класса и поворачиваете в сторону кафетерия, а я впервые ловлю себя на мысли, что готов убить нашу общую подругу. - Пошли, - Харухи понимающе улыбается, когда я появляюсь рядом с вами, буквально сдёргиваю тебя со стула и волоку к двустворчатой двери. - Хикару? - ты потираешь запястье, прислоняясь к стене в коридоре. - Что случилось? - За что ты так со мной?! - я кричу, сползая по той же стенке на пол, и утыкаюсь лицом в колени. - Люди могут увидеть, - ты присаживаешься рядом, кладёшь руку на моё плечо и осторожно гладишь. - Оотори это не понравится. - Пожалуйста, - я всхлипываю. - Пожалуйста… - Завтра я попрошу у родителей отдельную комнату, - устало вздыхаешь, поднимаешься на ноги и уходишь. Я даже не смотрю тебе вслед - знаю, что не обернёшься. *** Пока в бывшей комнате для гостей делают ремонт, ты продолжаешь спать на диване. У тебя уже появилось нормальное одеяло, личная полка для вещей, куда ты переложил все свои мелочи, сумев отделить их от общих, и самостоятельная, совсем не касающаяся меня жизнь. Я сижу на широком подоконнике, пока ещё в нашей спальне, угрюмо смотрю в сад и наблюдаю за тем, как ты играешь в бадминтон с одноклассниками. Мне никогда не приходило в голову подружиться с кем-то из них. Ты сумел сделать это за четыре дня. Я перестал спать, учиться, появляться в клубе. Харухи приносит домашние задания, Тамаки обрывает телефон, Хани присылает с Мори-семпаем пирожные, Кёя подсчитывает убытки и выставляет мне неустойку. Ты же равнодушно передаёшь привет от всех сразу и практически не разговариваешь со мной. Только застав меня с лезвием в руках, срываешься, бьёшь по лицу, обзываешь придурком и выбегаешь. Я даже не успеваю сказать, что пытаюсь понять, откуда оно взялось в нашей ванной. Той же ночью я не выдерживаю и перебираюсь ближе к тебе. Ложусь рядом с диваном на пол, подкладываю под голову локоть и бесшумно глотаю слёзы. Становится легче, и я впервые за последние дни умудряюсь поспать хотя бы несколько часов. Мне снится, как ты гладишь меня по волосам, проводишь подушечками пальцев по щеке и тихо называешь дурачком. Я бы всё отдал, чтобы это было на самом деле, но утром ты спросонья наступаешь на меня, спотыкаешься и разбиваешь нос, падая. *** В больнице пахнет лекарствами, мамиными крепкими духами и твоей кровью. Ты удерживаешь у носа платок, и пытаешься вырвать свою руку из моей ладони. Я не отпускаю, жалобно смотрю и ты, чтобы не вызвать маминых вопросов, сдаёшься. - Прошу больного проследовать за мной, - врач улыбается маме и отрицательно качает головой, не разрешая мне пойти вместе с тобой. - Только больной, - категорично заявляет Исида-сан, подталкивает тебя к двери с табличкой «рентген» и опять растягивает губы в холодной, профессиональной улыбке. - Спокойно, Хикару, с ним всё будет хорошо, - мама обнимает меня за плечи, прижимает к себе и внезапно начинает плакать. - Бедные мальчики, вы перестанете быть такими похожими друг на друга… Когда через пятнадцать минут она охает, посмотрев на моё лицо, я говорю, что поскользнулся в туалете. Ты не смотришь на меня ни в больнице, ни в машине, ни дома. Молча переносишь свою одежду и вещи в новую комнату, забираешь школьные принадлежности. Наша общая фотография остаётся стоять на тумбочке у дивана. Я долго глажу твоё лицо через стекло рамки, и все последующие ночи провожу у твоей двери, уходя до того, как ты просыпаешься. *** В субботу вечером ты опять уходишь на встречу с Харухи. Я нервно бегаю по своей комнате, обхватив голову руками, и повторяю вместо мантры, что у вас с Фудзиокой ничего нет. Ничего нет, ничего нет, ничего нет. Кровь едва проступает под острым кончиком лезвия, но несколько капель всё же падают на белый подоконник. Я неаккуратно смахиваю их с деревянной поверхности, только больше размазываю, пачкаю руку и решаю вытереть потом. Остаётся вывести последнюю линию твоего имени, и уже через несколько минут я любуюсь своим запястьем. К.А.О.Р.У. Такой же шрам остался у меня на сердце после того, как утром ты сказал, что видеть меня не можешь. - Каору… - я выдыхаю, прикасаюсь губами к изрезанной коже и начинаю осторожно вылизывать кончиком языка. - Каору… - Каору! - смех Харухи слышен из сада через приоткрытое окно. Я даже не поворачиваюсь, чтобы посмотреть на то, как ты будешь её целовать. Мне больно, и если я это увижу, уже никто и никогда не сможет заставить меня находиться с этой девушкой в одном помещении. *** Я спускаюсь на кухню за молоком и сталкиваюсь с тобой на лестнице. У тебя распухли губы, сбилось дыхание, и ты пытаешься игнорировать собственного брата. - Привет, Каору, - я не даю тебе пройти, делая шаг влево, когда ты пытаешься меня обогнуть. - Привет, Хикару. Спокойной ночи, - шаг вправо, но я тут же повторяю и его, упрямо смотря тебе в глаза. - Дай мне пройти. - Нам надо поговорить, - голос звучит слишком надломлено даже для меня, но ты только морщишься, скрещивая руки на груди. - Мне не интересно. - Я не могу без тебя. - Мне не интересно, - повторяешь с нажимом, сводя брови на переносице. - Оставь меня в покое. - Пожалуйста… - я отвожу взгляд, чтобы не смотреть на твоё чужое лицо и ссутуливаюсь. - Вот и отлично, - ты не понимаешь, что я хотел этим сказать, и буквально отодвигаешь меня в сторону, продолжая подниматься наверх. Я молча вслушиваюсь в твои уверенные шаги, но, в конце концов, всё же срываюсь на крик: - Я умру без тебя, это ты понимаешь?! На какой-то момент ты останавливаешься, но потом что-то шепчешь и уходишь. Я опускаюсь на ступеньки, пытаясь убедить себя в том, что слова «Тебе придётся научиться жить без меня» мне только послышались. *** Я заболел. Не тобой, нет - тобой я болен я самого рождения, а банальной, но от этого не становящейся менее противной и болезненной ангиной. Врачи говорят, что из-за нервного срыва организм ослаблен, ты же говоришь, что мои жалкие уловки не помогут. То, что началось с озноба, головной боли и ломоты в суставах, заканчивается на моей кровати повышенной температурой, болью в горле и жаром. Я даже рад, потому что болезнь отнимает последние силы, и думать, чувствовать, испытывать какие-то эмоции нет необходимости. Откидываюсь на подушки, почти полностью зарывшись под одеяло, и долгими часами бессмысленно таращусь в потолок. Когда-то мы даже болели вместе… вместе валялись на этой кровати, вместе пересчитывали плиты на потолке, вместе придумывали имена членам небольшой паучьей семьи, расположившейся между второй и четвёртыми плитами. Сейчас же я совсем один, и ощущение времени, пространства и реальности смазалось под давлением какой-то бактерии. Утром заходила Харухи. Посидела со мной некоторое время, рассказала о последних новостях в клубе, угостила странными мятными конфетками в бумажной обёртке, прочитала абзац непонятных стихов Уильяма Блейка и ушла, обдав на прощанье запахом дорогих духов. Наверное, твой подарок - сама бы она никогда не могла позволить себе купить такой парфюм. Я поймал себя на мысли, что совсем не чувствую к ней ненависти - завидую, хочу оказаться на её месте рядом с тобой, но не могу ненавидеть. *** Мне плохо. Болезнь прогрессирует, но пожирает мои жизненные силы не она, а расстояние между нами. Без тебя я чувствую себя странно неправильным, неполным… половинчатым. Как будто отрезали вторую часть мозга, вторую часть сердца, забрали ровно пятьдесят процентов души. Днём у меня сильная температура, а ночью приходят кошмары. В обязательном порядке, по своему личному расписанию. Они заполняют моё сознание, вытаскивают на поверхность самые сильные страхи и долго, мучительно неторопливо, смакуют мои крики. Ты умираешь. Каждый раз. Каждую ночь. От сильной потери крови, из-за несчастного случая, из-за урагана, тайфуна, торнадо, просто сильного ветра, который сбрасывает тебя с крыши небоскрёба. Я понимаю, что это только сны, но всё равно продолжаю кидаться к твоему трупу, класть рыжеволосую голосу на колени и плакать. Наверное, я плачу и кричу на самом деле, потому что в одну из ночей из лап кошмара меня выдирает твой настойчивый голос. - Хикару… Хикару! Да проснись же ты! - ты стоишь на коленях перед кроватью и трясёшь меня за плечи. - Каору? - я приподнимаюсь на локтях и шумно вдыхаю, резко втягивая в себя воздух. Пытаюсь протереть руками глаза, но комната всё равно продолжает плыть, легко покачиваясь, как будто я нахожусь не в своей спальне, а в каюте. - Ты кричал на весь дом, - твой голос не обвиняет. Наверное, я всё ещё окончательно не проснулся, потому что не вижу в твоём взгляде привычной злости и отвращения, граничащего с ненавистью. - Я… мне снился плохой сон, - я стараюсь дышать медленнее, и откидываю голову на подушку. Твои руки всё ещё сжимаются на моих плечах. Ты и сам не понимаешь, что продолжаешь меня держать, даже поглаживаешь пальцами вспотевшую кожу. - Всё прошло? - сейчас ты неуверен. Ты должен уйти, пока я ещё не начал просить тебя остаться. Унижаться. Топтать собственную гордость. - Прошло, - я киваю, зажмуриваясь, моля бога о том, чтобы ты поскорее убрал свои руки… и, да, не убирал их, а обхватил меня сильнее и позволил уткнуться лицом в грудь. - Ты уверен, что будешь в порядке? - это стандартный вопрос, я знаю, но всё же не могу противиться желанию попытаться. - Можно тебя кое о чём попросить? - я не смотрю на тебя… я вообще никуда не смотрю, цепляюсь взглядом за тени на потолке, чтобы скрыть волнение. - Конечно, - не смотря на ответ, твой голос звучит настороженно. - Останься со мной, - самое время закусить губу и бросить на тебя страдальческий взгляд, но любое движение будет слишком фальшивым. - Хикару… - ты тяжело вздыхаешь, поднимаясь на ноги, наконец, убирая руки. - Я не могу. - Только на сегодня, - тени на потолке уже успели сложиться в большое «НЕТ». - Пожалуйста. - Ну что мне с тобой делать… - ты беспомощно оглядываешься на дверь, как будто боишься самостоятельно принять решение. - Как раньше, помнишь? - я улыбаюсь краешками губ, поворачивая лицо к тебе. - Мы ведь всегда были рядом во время болезни. *** Утро начинается с наглого солнечного лучика, удобно устроившегося на моём лице, и ощущения абсолютного комфорта. Твоя рука лежит на моей талии, нос уткнулся в район шеи, ноги переплетены с моими под одеялом. Я улыбаюсь, боясь пошевелиться и разбудить тебя окончательно. Пока ты рядом, пока твои руки обнимают, а дыхание щекочет кожу - я счастлив. На какое-то мгновение мне даже кажется, что всё, как раньше, но момент проходит, ты резко открываешь глаза, дёргаешься и тут же оказываешься на другом конце кровати. - Доброе утро, - улыбка сползает с моего лица, и я не придумываю ничего лучшего, кроме как отвернуться. - Я не собирался тебя трогать, если ты этого боишься. - Я не боюсь, - возмущаешься, но как-то слабо, неуверенно. - Вот и ладно, - прижимаюсь щекой к матрасу, пытаясь позорно и по-детски не расплакаться из-за разочарования. Шорох одеяла, твой тихий, но слышный вздох, звук открывающейся двери. - Это всё привычка, ты ведь понимаешь? - напоследок спрашиваешь, но, не дождавшись ответа, уходишь. - Знаю, - шепчу, всё же шмыгая носом, как какая-нибудь девчонка. - Привычка… *** День Рождения. С самого утра в доме шумиха. Слуги беспорядочно носятся по комнатам, подготавливая всё к празднику. Гости, явившиеся намного раньше положенного времени, требуют внимания. Я успешно избегаю как рутины, так и общения с «дорогими», «близкими», «любимыми», потому что единственный дорогой, близкий и любимый прекрасно справляется со всеми делами и без меня. Каору. Твоя рыжая макушка мелькает в главном зале, твёрдый голос раздаёт указания. Ты молодец. Стараешься выполнять обязанности хозяина, пока мамы и папы нет дома - уехали, решив оставить нас справлять семнадцатилетие без родительского надзора. Три. Четыре. Пять. Вместе с шестью ударами часов раздаётся звонок в дверь - основная часть приглашенных всё же знает смысл слова «пунктуальность». Я стою рядом с тобой, широко улыбаюсь и изо всех сил делаю вид, что всё в порядке. Тамаки, Кёя, Хани, Мори, Фудзиока - весь клуб в сборе, но напряжения не чувствуют разве что Хани-семпай и наивный президент. Подарки, ужин, тосты, разговоры - когда, наконец, у меня появляется возможность забиться в кресло в углу и смотреть на цирк под названием «праздник» со стороны, я вздыхаю с облегчением. - Скучно? - я поворачиваю голову на голос и сталкиваюсь с пьяным взглядом Оотори. - Нормально, - пожимаю плечами и подвигаюсь в сторону кресле, давая ему возможность кое-как примоститься на подлокотнике. - Ты знаешь, что жизнь чертовски несправедливая штука, Хикару? - вздыхает Кёя, глядя в сторону разговаривающих Тамаки и Фудзиоки. - Кто бы спорил, - соглашаюсь, кивая. - Да, чертовски несправедливая штука, - Оотори снова смотрит на меня, переводит взгляд на полупустой стакан с коктейлем в моей руке и заливается смехом. Он пьян намного сильнее, чем я предполагал. *** - Он её любит, - Оотори буквально висит на мне, с трудом переставляя ноги в нужном направлении. - Он её таааааак любит, ты себе даже представить не можешь. - Знаю, Кёя-семпай, знаю… - я удерживаю нас двоих в вертикальном положении, стараясь как можно меньше дышать алкогольными испарениями, вырывающимися из его рта. Впервые вижу его в таком состоянии - почти вдребезги пьяный, с растрёпанными волосами и съехавшими на бок очками. - Нет, ты не понимаешь, - Кёя останавливается и пытается жестами выразить свои мысли. - Голову потерял, все дела забросил, только о ней и говорит, только с ней и проводит всё своё время! - Нашёл, кому об этом рассказывать, - отмахиваюсь от него, с трудом открывая дверь в гостевую комнату. - Помоги мне тебя отбуксировать, не виси без дела. Совсем немного ведь осталось. Оотори замолкает, и уже через некоторое время мы оба оказываемся на большой двуспальной кровати: он - заботливо пнутый мной, я - свалившийся следом за ним, потеряв равновесие. - Никогда бы не подумал, что ты можешь так напиться, - признаюсь, устало лежа на мягком матрасе лицом вверх. - И твой братец тоже хорош! - неожиданно зло заявляет Кёя, приподнимаясь на локте и смотря на меня мутным взглядом. - Или это Ты учил Харухи целоваться специально для Тамаки?! Решил другу помочь, да?! - Хм? - Я хмурюсь, растерянно смотрю на семпая, но уже секунду вскакиваю с постели. - Харухи и Тамаки?! *** - Отпусти! - ты пытаешь оттолкнуть меня, но я держу тебя крепко. - Как ты мог, Каору? - кричу. - Как ты мог, чёрт тебя побери?! Делать вид, что встречаешься с НЕЙ? Отдалился от меня! Бросил меня! И всё просто так, да?! Только потому, что это неправильно?! Потому что мы неправильные?! - Мы и есть НЕПРАВИЛЬНЫЕ! - срываешься и изо всех сил толкаешь меня. На этот раз успешно - я падаю на пол, ударяюсь спиной о холодную плитку и давлюсь словами, смотря на тебя снизу вверх. В твоём взгляде - растерянность. На лице - смятение. Губы едва заметно дрожат. Я всё понимаю. На глаза всё же набегают слёзы. Обидно. Больно. До такой степени неприятно, что единственным разумным решением кажется молча встать, отвернуться и уйти. Снова к кошмарам, половинчатости и жизни без тебя - странному состоянию, когда тебя нет рядом, когда я не могу просто протянуть руку и дотронуться до твоей рыжей макушки, провести большим пальцем по носу и шутливо щелкнуть по самому кончику - как раз по яркой веснушке. - Без тебя плохо, - опускаю взгляд. - Просто… плохо, понимаешь? Передёргиваю плечами, чтобы сбросить оцепенение, и не без труда поднимаюсь на ноги - спину ломит. Шаг в сторону - к выходу, а на запястье уже сжимается твоя ладонь. *** Это почти то же самое, что и трогать самого себя. Трогать, гладить, ласкать… разве что поцелуи в губы кажутся чем-то новым. Как бонус. Дополнительный бонус к целому пакету удовольствий - ты, я, наши руки, два дыхания и два крика. Всё получается само собой - твоя вина и мой раж, желание получить всё как можно скорее, сильнее, глубже. Наверное, твои громкие стоны слышны в соседних комнатах - мне не хватило терпения увести тебя подальше. - Хикару! - мне тоже больно. Больно так, что слёзы - на этот раз невольные - быстро стекают по лицу и падают на твою поясницу. Разве может быть больно только кому-то одному? Напряжение, жар и всхлипывание. Ты вырываешься, бьёшься на кровати, хватаешь побелевшими пальцами простыни, цепляешься за них, мнёшь, комкаешь и… утыкаешься лицом в подушку, обмякнув после оргазма. А я смеюсь. Тянусь к тумбочке за ножиком для писем и выцарапываю своё имя на твоей руке. Мы снова будем одинаковыми, Каору. Подвожу тебя к зеркалу и улыбаюсь нашему отражению. Заплаканные лица, дрожащие колени, расширенные зрачки. - Look how beautiful we are… Конец.

 Отправлено: 27.06.08 13:19. Заголовок: В любви и на войне..

В любви и на войне

Название: В любви и на войне
Фендом: Ouran High School Host Club
Автор: Juxian Tang
Пейринг: Кёя/Тамаки
Рейтинг: R
Содержание: В любви и на войне все средства хороши, считает Кёя - и он готов на все, чтобы заполучить желаемое.


Скрытый текст

Я так долго добивался того, чтобы он оказался там, где он был сейчас. Это был мой самый далеко идущий и самый безжалостно осуществленный план. Я не сразу на него решился; согласитесь, не так легко смириться с тем, чтобы навсегда отказаться от представления о самом себе как о порядочном человеке. Но есть ситуации, когда игра в благородство неуместна. Есть случаи, когда проигрыш неприемлем. И Тамаки для меня был именно тем, без чего я не могу обойтись - ни при каких условиях. Сейчас, когда я думаю об этом, я порой удивляюсь, что у меня хватило - нет, не интеллекта, а душевных сил довести все до конца. Сколько раз я говорил себе, что не смогу сделать следующий шаг, пусть все останется так, как есть: если у них получится обрести счастье вместе, то так тому и быть... если нет - в этом хотя бы не будет моей вины. Но когда я смотрел на узкие кисти его рук - белые пальцы на клавишах цвета слоновой кости и такие тонкие запястья, что оба поместятся в моей ладони... когда я видел, как солнце пробивается сквозь его светлую челку... когда он улыбался мне этой своей чуть смущенной и одновременно торжествующей улыбкой - я знал, что ради него я пойду на все. И нет ни одной границы, которую я не преступлю. Я действовал осторожно. Я не допускал ошибок. В какой-то степени, мне помогало то, что я делал все то же самое, что и раньше - когда думал, что мне достанет благородства позволить ему счастливым... без меня. Я поступал так, как должен поступать лучший друг. Играл в matchmaker'a, давал советы, подталкивал, когда нужно было рискнуть, и придерживал, когда нужно было отступить. Я устранял конкурентов с его пути и создавал такие ситуации, чтобы - хотя бы время от времени - он получал от Харухи знак внимания, который давал бы ему надежду. И я говорил с ним о ней. О том, какая она искренняя, какая *настоящая*, необычная, сильная - какая она особенная. Все для того, чтобы ни у какой другой девушки не было бы шансов сравниться с этим совершенством в глазах Тамаки. Видите ли, я не хотел делить его ни с кем. Что же касается второй части плана - мне тоже сопутствовала удача. Мне кажется, Харухи сама толком не знала, чего хочет - в эмоциональном аспекте, конечно, не в аспекте карьеры, тут-то она обладала целеустремленностью разогнавшегося носорога. Позже я говорил себе, что если бы она действительно любила Тамаки, она никогда бы не стала слушать меня. Что это за любовь, если она не сумела увидеть Тамаки таким, как он был - искренним, порывистым, щедрым, наивным... Порой я думаю, что она просто боялась. Кроме страха перед грозой в ней был еще и этот страх - собственных чувств, той боли, что они причинят. Она потеряла мать, и ей было больно. Она боялась, что если по-настоящему привяжется к Тамаки, то ей может быть больно - потерять его. Вы знаете, как иногда несколько слов могут оказаться более значимыми, чем целая речь. Я сумел - двумя-тремя как бы случайными фразами - навести ее на мысль, что ее отношения с Тамаки не смогут продлиться долго. Что он слишком легкомысленный, всегда делает только то, что ему нравится, ему все в жизни легко давалось. Он не поймет ее усилий, ее стремлений, ее желания быть самостоятельной, он захочет сделать из нее всего лишь жену и мать, красиво одетую и бесправную... птицу в клетке. Ей нужен кто-то другой. Тот, кто будет равен ей, кто поймет ее, кто хочет того же, что и она. С кем она, как говорится, будет смотреть в одну сторону, а не друг на друга. И... когда на четвертом курсе юридического факультета появился этот студент, переведшийся из Киото - очкарик с запредельным IQ и задумчивым взглядом - он был так похож на то описание, что я предлагал Харухи, что ничего удивительного в происшедшем не было. Не знаю, убедила ли она сама себя, что любит его. Но она сделала свой выбор - решительно и бесповоротно, как она умела это делать. К тому времени я уже был женат. Я посчитал, что так будет правильно - что это придаст достоверности моим словам в глазах Харухи, ведь я буду говорить с высоты опыта семейного человека. Мою жену - разумеется, она была из очень хорошей семьи - стоило бы определить как самое кроткое и застенчивое существо на свете; именно за эти качества я ее и выбрал. От нее можно было не ожидать, что она вдруг решит осложнить мне жизнь в самый неожиданный момент. Все это было просто. Все это было очень больно. Иногда мне казалось, что у меня нервы не выдержат - когда я видел, как страдает Тамаки. Он отчаянно пытался вернуть Харухи. Его усилия были смешными, жалкими, трогательными, неизменно тщетными - и я не знаю, кем надо было быть, чтобы не видеть, насколько он живой, насколько искренний в этих своих глупых, продиктованных любовью поступках... И когда она не свернула с намеченного пути, когда не передумала - я решил, что это еще одно доказательство того, что я все делаю правильно. Такой вот способ успокоить свою совесть. Впрочем, не слишком помогал. Иногда мне снилось, что я вижу Тамаки, растянутого, беспомощного - и я провожу лезвием ножа по его коже, все глубже и глубже... и на его кровь и крики говорю только: "Так надо." Я ненавидел себя в это время - и прилагал все силы, чтобы не свернуть с намеченного пути. Как будто фокус всей моей жизни сосредоточился в одной светящейся точке - куда я должен прийти, просто чтобы продолжать жить. Потому что в этой точке меня ждал Тамаки. И когда все это становилось непереносимым, я задавал себе вопрос: а если бы не мои усилия, был бы он с Харухи? Были бы они счастливы? Я не знал, что ответить. Последней угрозой для меня - когда Тамаки уже знал, что надежды вернуть Харухи нет - была его просьба к ней остаться друзьями. Но я был готов к этому. Я слишком хорошо знал его, чтобы не учесть такую возможность. Я поговорил с Харухи заранее. - Если у тебя есть хоть капля сочувствия к нему, - я имел право на этот полный упрека тон, все-таки она разбила сердце моего лучшего друга, - не оставляй ему этой надежды. Не привязывай его к себе этой эфемерной дружбой. Хочешь ли ты погубить его жизнь, удерживая его рядом с собой? Она смотрела на меня своими огромными глазами, и на мгновение мне показалось, что вот сейчас она вдруг проявит свою опасную интуицию, которая столь часто позволяла ей безошибочно видеть скрытые цели и мотивы - и скажет: "Так ты все это делаешь для себя, Кёя?" Но ее ресницы опустились, она кивнула. И сделала так, как я хотел - сказав ему, что им лучше всего прекратить отношения, хотя бы временно. И вот... вчера она вышла замуж. Они, бедные студенты, собирались обойтись без медового месяца - если бы не мой подарок: неделя на принадлежащем Отори курорте в Окинаве. Если бы я мог, я подарил ей гораздо больше, моей прекрасной Харухи, за то, что она сделала... это так легко, быть щедрым, когда ты победитель. Я разместил фигуры на доске - как опытный шахматист, ведущий игру к эндшпилю. Я отослал жену, ожидающую нашего первого ребенка, к родственникам. Слуги отпущены. Все для того, чтобы мы оказались вдвоем с Тамаки в моем пустом доме. Он сидит, упираясь лбом в сплетенные руки, которые размыкает лишь для того, чтобы потянуться за стаканом. Я не хочу, чтобы он так много пил, но, наверное, на этом этапе ничего не поделаешь. Ему сейчас это нужно. Я никогда еще не видел его более хрупким. Он поднимает голову, смотрит на меня - тонкая жилка бьется у виска. Глаза у него запали, а его бледная кожа вся в красных пятнах - следах слез. И в сотый, в тысячный раз: - Почему? Кёя, почему? - Почему она не смогла любить тебя? Но разве ты не знаешь, что невозможно приказать себе любить или не любить? Даже сейчас я работаю на выполнение своего плана: напоминаю ему о том, что она *не смогла* любить его. Их разлучили не обстоятельства, не случайность - а отсутствие любви. Препятствие, которое невозможно устранить... потому что все остальные Тамаки бы просто снес со своего пути. - Но почему? Почему? Он сам устал от этих вопросов - его голос звучит, как у измученного ребенка. Но он не может остановиться, его разум, притупленный виски, ходит кругами, зацепившись за одну эту мысль, в поисках ответа. И самое грустное, что ответа не может быть. И тогда, почувствовав, что подходящий момент наступил - что он сам ищет возможности отвлечься - я говорю, в полутьме зашторенной комнаты, отвернувшись от него: - Почему один человек не любит другого, сколь сильных чувств бы тот ни питал? Кто знает. Ты ведь не смог полюбить меня. Вот он, момент истины. Возможно, я испытал бы больше волнения, произнося эту фразу, после стольких лет молчания - если бы то, что я говорил, не было бы таким выверенным, от слова до вдоха. - Что? - переспрашивает Тамаки. Даже голос у него меняется - так, словно кто-то взял его за плечи и хорошенько встряхнул. - Что? Я по-прежнему не оборачиваюсь, но делаю все, чтобы он почувствовал в моем голосе горькую усмешку - и так называемую обжигающую искренность. - Восемь лет, Тамаки, - говорю я. - Я люблю тебя восемь лет. Мы были еще детьми, когда я это понял. И что это меняет, если ты не можешь любить меня. Слово "любовь" даже не заставляет меня поперхнуться. Напротив, оно, можно сказать, звучит из моих уст особенно мощно - потому что всем известно, что Отори Кёя употреблял это слово в своей жизни, разве что рекламируя названия журналов с фотографиями host club'a. Я слышу, как руки Тамаки взлетают и падают испуганными птицами, чувствую, как он смотрит на меня - затаив дыхание. Окруженный полутьмой, я все еще не оборачиваюсь к нему. - Но не будем об этом, - говорю я. - Потому что моя любовь не нужна тебе. Ты не можешь любить меня. И я буду тем, кто нужен тебе - твоим другом. И только. Не будем об этом, как же. Особенно когда я только что вывалил все это на него. Тамаки, разумеется, пропускает мимо ушей это несоответствие. Я слышу, как он вздыхает - громко, взволнованно - я могу поклясться, что это вздох сочувствия. О, мой милый. Недаром на него стоило бы привесить табличку с указанием "легко растрогать". Кто только не пользовался его добротой... я всегда был рядом, чтобы его от этого ограждать. Какая ирония, что сейчас я использую его слабости - нет, его достоинства - против него. У него нет шансов. Он молчит - он всегда молчит, когда что-то производит на него слишком сильное впечатление. Я знаю, что это молчание не продлится долго, сейчас его деятельная натура начнет искать варианты выхода. Но меня это устраивает. Самое важное я уже сделал. Ситуация переменилась. Из друга-утешителя я превратился для Тамаки в того, кого надо утешать - в жертву, в страдальца, в романтического героя. И я заполняю паузу. - Я знаю, что мои чувства вызовут у тебя отвращение, - продолжаю я. - Наверное, даже мысль о связи с мужчиной вызывает у тебя ужас (да уж конечно; такой new-age'вый парень, как Тамаки, да еще выросший во Франции - ему одна полит-корректность не позволит плохо относиться к секс-меньшинствам). Я просто говорю это, чтобы ты знал - я как никто другой понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Я знаю, что это такое - жить с разбитым сердцем, без надежды, что человек, которого ты любишь, сможет когда-нибудь полюбить тебя. - Кёя... - шепчет он. Я плохой актер. Я знаю, что моя игра не обманула бы никого другого, а близнецы Хитатиин и вовсе отнеслись бы к ней с презрением. И от этого мое чувство вины еще острее - от того, что Тамаки даже в голову не приходит, что я могу быть неискренним с ним. Хотя... на самом деле, я искренен. Просто я произношу сейчас не свои слова... а те, которые, я знаю, сыграют на его струнах. - Кёя, я не знал, - продолжает он, - ты никогда не говорил. - Как я мог сказать? - восклицаю я; я, который никогда не повышает голоса. Я знаю, что это не ускользает от внимания Тамаки: он все понимает так, как надо - что его бездумные слова уязвили меня. - Как я мог возложить на тебя это бремя? Нет, достаточно было, чтобы лишь один из нас... один из нас... - ...страдал, - шепчет он. Я не могу произнести это слово. Это была бы уже просто пародия. Но я знал, что Тамаки договорит его за меня. Он всегда был так хорош в этом - в понимании чужих проблем, в восприятии их как своих собственных. Несколько мгновений он молчит - и я чувствую его взгляд на себе. Это почти страшно - представлять себе, как его огромные фиолетово-синие глаза вбирают меня, сочувственно, встревоженно. Сейчас, в эту минуту, даже Харухи им забыта... чему тоже можно только порадоваться. Тамаки настоящий друг. Лучший друг, о каком только можно мечтать. Вот только я не хочу друга. Мне нужно от него - больше. - Но, - вдруг говорит он почти радостно - словно вспомнил о чем-то, внушающем оптимизм, - ты ведь женат на Кейко-сан! Эти слова... они для меня как сигнальная ракета. Я поворачиваюсь к нему. Он сидит на диване, взъерошенный, как воробей, бледный и взволнованный, с яркими лиловыми глазами, сияющими в темноте. Он весь... светится, да, именно так я всегда о нем думал. И я хочу прикоснуться к этому свету. И это хорошо, так хорошо, что мне больше не нужно сдерживаться. Я делаю шаг к нему, беру его за руки - у него действительно такие тонкие запястья! - и рывком поднимаю его на ноги. Его завороженный взгляд - в нескольких сантиметрах от моего лица. Последний раз я держал его вот так, прикасался к нему в полную силу, а не случайным прикосновением - в начале нашего знакомства, когда я еще толком не знал, что чувствую к нему - презрение, ненависть, страх или нежность. - Если за эти восемь лет был хоть один день, когда я не хотел бы тебя, - говорю я, - я не помню такого дня. И я приближаю свое лицо к его - очки мешают, но на это плевать - и целую его в губы. Этот момент - к нему я шел так долго, и в этот поцелуй я вкладываю годы мучений, сомнений, отчаяния, грызущей ревности, одиночества, холодных расчетов, вины, предательства, раскаяния. Сейчас - за все годы игры, что я вел, чтобы заполучить Тамаки - я впервые по-настоящему искренен с ним. Все, что я сделал и перечувствовал за это время, плавится воедино в этом поцелуе. Тамаки не может не ответить мне. Мне кажется, я даже не сомневался, что он мне ответит. Должна же быть какая-то высшая справедливость, какое-то особое равновесие: я вложил так много в то, чтобы добиться его - я должен получить что-то взамен. Но когда наши губы размыкаются - и мой взгляд, наконец, снова проясняется - я вижу, как Тамаки смотрит на меня. Потрясенно, одурманенно - так, словно у него подгибаются ноги, и ему нужна моя поддержка, чтобы сохранить вертикальное положение. - Кёя? - осторожно говорит он - будто боится разбить что-то очень хрупкое - что-то внутри себя. Я не ожидал этого. Чего угодно, но не этого. Я манипулировал им, я готов был бесстыдно бить на жалость, чтобы овладеть им, готов был преодолевать его сопротивление шаг за шагом. Но я не был готов к тому, что один мой поцелуй сделает больше, чем все мои ухищрения. Почему он так смотрит на меня? Почти испуганно и беззащитно... словно никто никогда его раньше не целовал. Или это так не похоже на прохладные поцелуи Харухи? В груди у меня словно что-то сжимается тугой пружиной. В каком-то смысле, мне было бы легче продолжать манипулировать им - а не... а не видеть, не знать, что вот так, в одном поцелуе он раскрылся мне, полностью, доверчиво и безоглядно. Он всегда так честен, Тамаки, а я... Но его приоткрытые губы так близко, и я знаю, что лучше буду потом всю жизнь мучиться угрызениями совести от того, что сделал - чем сожалеть, что не сделал этого. Угрызения совести - цена, которую я могу позволить себе заплатить. Он не сопротивляется, когда я опрокидываю его на диван. Его руки, после короткой паузы, обвиваются вокруг меня, притягивая ближе, и его рот - я все еще чувствую вкус виски у него на языке - открывается для меня. Я хочу боготворить его тело своими губами. Целую его с головы до ног, от трепещущих век - вниз по гибкой линии его горла - он запрокидывает голову, и я чувствую замерший звук его перехваченного дыхания. И еще ниже, языком по его груди, пальцами вдоль ребер под тонкой кожей... и его соски встают, когда я поочередно лижу их. Я чувствую, как вздрагивают мускулы его живота под моими ладонями, как напрягаются его ягодицы, когда я приподнимаю их - и когда я беру в рот его напряженный, поднявшийся член, Тамаки издает отрывистый стон. Он быстро и неглубоко дышит, почти всхлипывает, когда я занимаюсь любовью с ним. Его кожа блестит от пота. А его руки блуждают, снимают очки с моего лица, изучают мои черты - на ощупь, словно он никогда раньше меня не видел. И правда в том, что его глаза, даже открытые, не видят меня, пустые, фиалковые и блаженные. В эти минуты, когда я ласкаю его - я не строю планов. Я просто хочу, чтобы этот раз - был особенным, для него, для меня - хочу дать ему все, что я могу, что у меня есть. Я люблю его тонкие пальцы, так осторожно касающиеся моей кожи. Люблю его губы, горячие от моих поцелуев. Люблю его тело, которое словно хорошо настроенный музыкальный инструмент под моими прикосновениями. Тамаки прогибается навстречу мне, ищет близости - не только там, где я дотрагиваюсь до его члена, но больше - кожей к коже, и его руки стискивают мои плечи, его язык встречает мой. Открыв глаза, он улыбается слабой, усталой улыбкой. Эта улыбка почти убивает меня. Мне до безумия хочется сжать зубы на его белой коже, оставить след - но я сдерживаюсь. Я не хочу делать ему больно - хотя что значит эта боль после всего, что я с ним уже сделал. И в тот момент, когда он вздрагивает подо мной, прижимаясь ко мне еще крепче - и я чувствую, как его член пульсирует в моей ладони - я шепчу, губами по его ключице: - Прости меня. Прости. Утром он все еще в моей постели - едва прикрытый одеялом, голый, расслабленный. Я смотрю на него, опираясь на локоть - когда я без очков, его лицо выглядит смутным, словно в легкой дымке. Его рот чуть приоткрыт, и наволочка под уголком рта намокла. Странно, я думал, что не засну, что буду дрожать над каждой минутой его пребывания в моей постели. Но я спал. Без сновидений. Как будто все, о чем я мог мечтать или чего бояться, уже произошло. Он открывает глаза, сонно моргает несколько раз, а потом поворачивается ко мне. Я говорю себе, что должен быть готов к тому, что увижу в его взгляде. Отвращение, раскаяние, неловкость... и сквозь все это опять - печаль, воспоминания о Харухи. Он вытягивает руки над головой, весь такой узкий, длинный и гибкий, и улыбается. - У тебя очень пристальный взгляд, - говорит он, - ты меня разбудил. Я ловлю его руку и целю в ладонь. - Я разведусь с Кейко, - говорю я. Это совсем не то, что я собирался сказать, не то, о чем я думал - но эти слова просто вылетают у меня. - Я не могу без тебя. Как глупо. Как нерасчетливо. Полагать, что его обрадует это предложение, когда я даже еще не проверил, что он сейчас чувствует. Глаза Тамаки распахиваются, его рука в моей дергается - я замираю. Но он не высвобождает руку, напротив, сжимает мои пальцы. Эту терпеливую улыбку я так хорошо знаю. Она означает, что Тамаки увидел проблему и сейчас придет на помощь. - Ты не должен этого делать, Кёя. Ни в коем случае! Не разбивай себе жизнь. Себе, и Кейко-сан, и ребенку. Я... не разрешаю тебе этого! Я пожимаю плечами и откидываюсь на подушку. Я вдруг чувствую такой упадок сил. Как будто все усилия, что я прилагал на протяжении этих лет, чтобы заполучить его - разом навалились на меня усталостью. Я беру очки с тумбочки, но не надеваю их, тру глаза, словно всю ночь сидел перед компьютером. Плохо, Кёя. Ты делаешь ошибки. - Кёя, - спрашивает вдруг Тамаки, - почему ты просил прощение вчера? Что ж, Тамаки может быть наивным и ребячливым, но у него всегда был острый ум - и он всегда был внимателен к тем, кто важен для него. Значит ли это, что я все еще важен для него? Это радует меня. Вчера у меня на какое-то время было чувство, что, отняв у него Харухи, я разбил его - сломал самое главное в нем, безжалостно уничтожив то, что составляло суть его характера - радость жизни, уверенность в себе, способность подниматься после падения. И что я дал ему взамен? Только - по случайности - физическое удовольствие? Это действительно огромное везение, что наши тела *прозвучали* вот так, откликнувшись друг другу с одного прикосновения - как, очевидно, у него никогда не получалось с Харухи. Но достаточно ли этого? Может быть, это мой шанс восстановить равновесие - искупить все, что я сделал. Быть сейчас честным с ним. Ответить на его вопрос. И увидеть, как гаснут его глаза, когда он узнает, что потерял не только любимую женщину, но и его друг всегда был предателем. - Прости, - говорю я, - это моя вина, что ты сейчас так страдаешь. Он внимательно смотрит на меня, опершись на локоть. Его губы чуть приоткрыты - яркие от моих поцелуев. - Я думал, что Харухи - единственная, кто достоин тебя, кто сможет сделать тебя счастливым. Если бы я так не старался свести вас вместе, не поддерживал бы тебя в стремлении завоевать ее - возможно, ты нашел бы себе другую девушку, смог бы полюбить ее. И сейчас - сейчас ты не был бы один. Его зрачки такие огромные, что почти не видно радужек. Да, я снова открыл едва начавшую заживать рану, снова причинил ему боль... ради своих планов, ради того, чтобы окончательно завладеть им. А потом в его глазах появляется сияние - то самое сияние, перед которым никогда было невозможно устоять. За эту его способность сиять глазами мы все его любили - при всем его легкомыслии и неловкости - но только я захотел, чтобы это сияние принадлежало мне одному. Тамаки сжимает мою руку. - Но я не один, Кёя, - говорит он. - Я не один. Эти его слова - все, чего я хотел. Потому что он, в его смешном благородстве, в его готовности к самопожертвованию - согласен отказаться от своих страданий по Харухи - ради того, чтобы стать поддержкой для меня. Я предвидел это. Я обеспечил ему приложение его душевных сил - стал уязвимым и страдающим, чтобы он мог быть рядом, утешать меня. - Спасибо, - говорю я. А потом наши глаза встречаются - и Тамаки выглядит почти испуганным, потому что в его взгляде я так ясно читаю ответ на свое желание. И когда я тянусь к нему, он почти бросается ко мне, словно в омут головой, в забытье - но наши тела выводят вместе особую мелодию - мелодию, которая несет в себе свой собственный смысл. * * * Кейко родила девочку. Мы назвали ее Аяко. Харухи - теперь ее фамилия уже не Фуджиока - со своим мужем продолжают обучение. Суо Тамаки, с его разбитым сердцем, приобрел абсолютную неотразимость в глазах женского пола - до такой степени, что в его присутствии девушки и женщины едва не дымятся от усилий привлечь его внимание. Он, как всегда, нежен и вдохновенно куртуазен с ними всеми, ни одной не отдавая предпочтения. Имидж одинокого принца доведен до совершенства - даже Ренге-сан одобрила бы его. И только когда наши взгляды порой встречаются через толпу - например, на званом вечере - сколько бы людей ни было между нами, глаза Тамаки светятся только для меня. В них я читаю воспоминания, которые связывают лишь нас двоих - и будущее, которое принадлежит нам двоим. И тогда я думаю, что оно все того стоило. Может быть - нет, не может быть, а так и будет, я знаю - когда-нибудь весы снова качнутся, и равновесие нужно будет восстановить, и тогда он будет отнят у меня - так же, как я отнял его у Харухи. Я не знаю, когда это будет и что отнимет его - случай, другая женщина, смерть - но это произойдет. Я боюсь этого уже сейчас. Жизнь взаймы - раньше я не знал, что это может быть так мучительно. И все-таки я счастлив. Дело даже не в том, что он со мной и дарит мне не только свое тело или свою дружбу. Того и другого по отдельности мне было бы недостаточно. Но я думаю, что Тамаки любит меня. Он научился любить меня - потому что думал, что мне это нужно - и потому что ему это было нужно... а еще потому, что по-другому он не умеет. Ему надо любить, надо заботиться, надо поддерживать - и я даю ему возможность всего этого... его любовник, тайная связь, его друг, его любовь. И я надеюсь, что, отняв у него возможное счастье с Харухи, я все же дал ему другое... со мной. Конец.

[more]`